К 155-летию со дня рождения Антона Павловича Чехова

 

17 января, а по новому стилю 29 января 1904 года праздновал свой последний день рождения великий писатель Антон Павлович Чехов. Праздник отмечали в Московском художественном театре премьерой недавно законченной комедии «Вишневый сад». Работая над пьесой, Чехов сильно болел, и хотя понимал, что болезнь начинает прогрессировать, в письмах любимой жене и друзьям писал лишь о легком недомогании. В это же время он обещает Станиславскому написать новую пьесу. 

Так как болезнь не отступала, ему приходилось трудиться в спальне за небольшим столиком, который и в настоящее время стоит у кровати писателя. Напротив кровати в спальне Чехова находился шкаф из красного дерева. Для Антона Павловича он ассоциировался с приятными воспоминаниями из далекого детства. Когда – то он вместе со своей семьей проживал в Таганроге, и мать Евгения Яковлевна часто прятала разные сладости в этом шкафу от детей, которые в свою очередь, подходя к нему, кланялись и с уважением называли «дорогим» и «многоуважаемым». Об этом интересном эпизоде из жизни Чехов упомянул в своей работе «Вишневый сад», где Гаев обращается таким же образом к шкафу.

В октябре 1903 года пьеса была окончательно дописана и сразу же направлена в театр. Откуда уже 20 октября писатель получает письмо от Станиславского, содержащее в себе восторг и восхищение.

2 декабря Чехов находился в Москве и мхатовцы не могли не воспользоваться таким случаем. В то время они уже начали работать над вторым актом пьесы, а узнав, что автор в Москве, решили устроить ему чествование, что Чехову совсем не понравилось. Он даже угрожал не прийти, но артисты и режиссеры настояли.

Много добрых и искренних слов было сказано автору во время его чествования. И хотя Чехов по жизни шел с улыбкой, на юбилее он был совсем не весел. Из воспоминания Станиславского: «В конце третьего акта Антон Павлович не мог справиться с кашлем. Он стоял худой и бледный. Кто-то из зрительного зала крикнул, чтобы он сел. Но Чехов упрямо отстоял все торжество. Когда один из литераторов начал свои поздравления со слов: «Дорогой и многоуважаемый…» но вместо слова шкаф вставил имя автора, Чехов не смог сдержать улыбки». Сам спектакль тогда имел средний успех.

За все время «Вишневый сад», который поставили Станиславский и Немирович-Данченко, играли 1209 раз. Среди артистов прославили свое дарование: Раневская в роли Книппер-Чехова, Станиславский в роли Гаева, Москвин, Качалов, Леонидов, Муратова и другие.

Дом-музей имени А.П.Чехова находится в Ялте. В кабинете писателя и по сей день хранятся все подарки с его юбилея: деревянный резной ларец старинной работы, подаренный Станиславским, удочка Коровина, нарисованная картина «Вишневый сад» от художницы Хотяинцевой, вышитое панно Давыдовой, а также небольшой макет древнерусского городка от художницы Якунчиковой.

Со дня последнего дня рождения Чехова прошло более 155 лет, но эти милые предметы радуют глаз посетителям и напоминают о нем и в настоящее время, как о прекрасном и великом авторе.

Письма Антона Павловича Чехова представляют собой одно из самых значительных эпистолярных собраний в литературном наследии русских классиков... Читайте и наслаждайтесь!

"Благородная, порядочная Лика! Как только Вы написали мне, что мои письма ни к чему меня не обязывают, я легко вздохнул, и вот пишу Вам теперь длинное письмо без страха, что какая-нибудь тетушка, увидев эти строки, женит меня на таком чудовище, как Вы. С своей стороны тоже спешу успокоить Вас, что письма Ваши в глазах моих имеют значение лишь душистых цветов, но не документов; передайте барону Штакельбергу, кузену и драгунским офицерам, что я не буду служить для них помехой. Мы, Чеховы, в противоположность им, Балласам, не мешаем молодым девушкам жить. Это наш принцип. Итак, Вы свободны.

У нас прижилась заблудшая болонка, неизвестно кому принадлежащая. Приехал Семашко. Графиня уехала и скоро опять приедет. В воздухе сильно пахнет тем, что на языке Миши называется карьерой. Еще что? Поспевают вишни. Вчера ели уже вареники из вишен с кружовенным вареньем. Кстати о варениках. Мой сосед Вареников во что бы то ни стало хочет купить у меня этот участок. Отдает все постройки на снос, разрешает нам жить здесь до будущей (в 1894 г.) зимы и заплатит, вероятно, не менее 10 тысяч. Каково? Я жажду переселиться в тот участок. Если удастся сварить кашу с Варениковым, то осенью же начну строиться в своей лесной пустыне, и для полноты моего благоденствия у меня не будет хватать только тех трех тысяч, о которых я Вам говорил. Канталупа, я знаю: вступив в зрелый возраст, Вы разлюбили меня. Но в благодарность за прежнее счастье пришлите мне три тысячи. Это Вас ни к чему не обяжет, я же не останусь в долгу и пришлю Вам зимой сливочного масла и сушеных вишен.

У нас всё тихо, смирно и согласно, если не считать шума, который производят дети моего старшего братца. Но писать все-таки трудно. Нельзя сосредоточиться. Для того чтобы думать и сочинять, приходится уходить на огород и полоть там бедную травку, которая никому не мешает. У меня сенсационная новость: «Русская мысль» в лице Лаврова прислала мне письмо, полное деликатных чувств и уверений. Я растроган, и если б не моя подлая привычка не отвечать на письма, то я ответил бы, что недоразумение, бывшее у нас года два назад, считаю поконченным. Во всяком случае ту либеральную повесть, которую начал при Вас, дитя мое, я посылаю в «Русскую мысль». Вот она какая история!

Снится ли Вам Левитан с черными глазами, полными африканской страсти? Продолжаете ли Вы получать письма от Вашей семидесятилетней соперницы и лицемерно отвечать ей? В Вас, Лика, сидит большой крокодил, и в сущности я хорошо делаю, что слушаюсь здравого смысла, а не сердца, которое Вы укусили. Дальше, дальше от меня! Или нет, Лика, куда ни шло: позвольте моей голове закружиться от Ваших духов и помогите мне крепче затянуть аркан, который Вы уже забросили мне на шею.

Воображаю, как злорадно торжествуете и как демонски хохочете Вы, читая эти строки... Ах, я, кажется, пишу глупости. Порвите это письмо. Извините, что письмо так неразборчиво написано, и не показывайте его никому. Ах, ах!

Мне Басов писал, что Вы опять стали курить. Это подло, Лика. Презираю Ваш характер.

Каждый день идут дождики, но земля все-таки сухая.

Ну, до свиданья, кукуруза души моей. Хамски почтительно целую Вашу коробочку с пудрой и завидую Вашим старым сапогам, которые каждый день видят Вас. Пишите мне о Ваших успехах. Будьте благополучны и не забывайте побежденного Вами

Царя Мидийского.

Антон Чехов. Из письма Лике Мизиновой."

"...Ты часто жаловался мне, что тебя «не понимают!». На это даже Гёте и Ньютон не жаловались... Жаловался только Христос, но тот говорил не о своём «я», а о своём учении... Тебя отлично понимают... Если же ты сам себя не понимаешь, то это не вина других...

Уверяю тебя, что, как брат и близкий к тебе человек, я тебя понимаю и от всей души тебе сочувствую... Все твои хорошие качества я знаю, как свои пять пальцев, ценю их и отношусь к ним с самым глубоким уважением. Я, если хочешь, в доказательство того, что понимаю тебя, могу даже перечислить эти качества. По-моему, ты добр до тряпичности, великодушен, не эгоист, делишься последней копейкой, искренен; ты чужд зависти и ненависти, простодушен, жалеешь людей и животных, не ехиден, незлопамятен, доверчив... Ты одарён свыше тем, чего нет у других: у тебя талант. Этот талант ставит тебя выше миллионов людей, ибо на земле один художник приходится только на 2 000 000...

Талант ставит тебя в обособленное положение: будь ты жабой или тарантулом, то и тогда бы тебя уважали, ибо таланту всё прощается. Недостаток же у тебя только один. В нем и твоя ложная почва, и твое горе, и твой катар кишок. Это — твоя крайняя невоспитанность. Извини, пожалуйста, но veritas magis amicitiae... Дело в том, что жизнь имеет свои условия... Чтобы чувствовать себя в своей тарелке в интеллигентной среде, чтобы не быть среди неё чужим и самому не тяготиться ею, нужно быть известным образом воспитанным... Талант занес тебя в эту среду, ты принадлежишь ей, но... тебя тянет от неё, и тебе приходится балансировать между культурной публикой и жильцами vis-a-vis. Сказывается плоть мещанская, выросшая на розгах, у рейнскового погреба, на подачках. Победить её трудно, ужасно трудно.

Воспитанные люди, по моему мнению, должны удовлетворять следующим условиям:
1) Они уважают человеческую личность, а потому всегда снисходительны, мягки, вежливы, уступчивы... Они не бунтуют из-за молотка или пропавшей резинки; живя с кем-нибудь, они не делают из этого одолжения, а уходя, не говорят: с вами жить нельзя! Они прощают и шум, и холод, и пережаренное мясо, и остроты, и присутствие в их жилье посторонних...
2) Они сострадательны не к одним только нищим и кошкам. Они болеют душой и от того, чего не увидишь простым глазом...
3) Они уважают чужую собственность, а потому и платят долги.
4) Они чистосердечны и боятся лжи как огня. Не лгут они даже в пустяках. Ложь оскорбительна для слушателя и опошляет в его глазах говорящего. Они не рисуются, держат себя на улице так же, как дома, не пускают пыли в глаза меньшей братии... Они не болтливы и не лезут с откровенностями, когда их не спрашивают... Из уважения к чужим ушам они чаще молчат.
5) Они не уничтожают себя с той целью, чтобы вызвать в другом сочувствие и помощь. Они не играют на струнах чужих душ, чтоб в ответ им вздыхали и нянчились с ними. Они не говорят: меня не понимают!
6) Они не суетны. Их не занимают такие фальшивые бриллианты, как знакомство со знаменитостями, восторг встречного в Salon'e, известность по портерным...
7) Если они имеют в себе талант, то уважают его. Они жертвуют для него покоем, женщинами, вином, суетой...
8) Они воспитывают в себе эстетику. Они не могут уснуть в одежде, видеть на стене щели с клопами, дышать дрянным воздухом, шагать по оплёванному полу, питаться из керосинки. Они стараются возможно укротить и облагородить половой инстинкт... [...] Воспитанные же в этом отношении не так кухонны. Им нужны от женщины не постель, не лошадиный пот, [...] не ум, выражающийся в умении надуть фальшивой беременностью и лгать без устали... Им, особливо художникам, нужны свежесть, изящество, человечность [...]... Они не трескают походя водку, не нюхают шкафов, ибо они знают, что они не свиньи. Пьют они только, когда свободны, при случае... Ибо им нужна mens sana in corpore sano..."

Из письма брату. Москва, 1886.

"Скажи матери, что как бы не вели себя собаки и самовары, все равно после лета должна быть зима, после молодости - старость, за счастьем - несчастье и наоборот. Человек не может быть всю жизнь здоров и весел, его всегда ожидают потери, он не может уберечься от смерти, хотя бы был Александром Македонским, - и надо ко всему быть готовым и ко всему относиться как к неизбежно необходимому, как это ни грустно. Надо только по мере сил исполнять свой долг. И больше ничего."

А.П.Чехов - М.П.Чеховой. 1898 г. Ялта

"Милая, славная моя Книпшиц, я не удерживал тебя, потому что мне в Ялте противно и потому что была мысль, что всё равно скоро увижусь с тобой на свободе. Как бы ни было, напрасно ты сердишься, моя дуся. Никаких у меня тайных мыслей нет, а говорю тебе всё, что думаю. В начале мая, в первых числах, я приеду в Москву, мы, если можно будет, повенчаемся и поедем по Волге или прежде поедем по Волге, а потом повенчаемся - это как найдешь более удобным. Сядем на пароход в Ярославле или в Рыбинске и двинем в Астрахань, отсюда в Баку, из Баку в Батум. Или не хочешь так? Можно и так: по Сев(ерной) Двине в Архангельск, на Соловки. Что выберешь, туда и поедем. Затем всю или большую часть зимы я буду жить в Москве, с тобой на квартире. Только бы не киснуть, быть здоровым. Мой кашель отнимает у меня всякую энергию, я вяло думаю о будущем и пишу совсем без охоты. Думай о будущем ты, будь моей хозяйкой, как скажешь, так я и буду поступать, иначе мы будем не жить, а глотать жизнь через час по столовой ложке. Значит, ты без ролей сидишь теперь? Это очень приятно. Сегодня мне прислали рецензию "Трех сестер" из "Revue Blanc(he>". Прислали толстовский ответ на постановление синода. Прислали альманах "Северные цветы" с моим рассказом. От брата Ивана получил письмо; пишет, что болен. От труппы "Олимпия" из Петербурга получил телеграмму - просят позволения поставить "Три сестры". Сегодня дождь, отчаянный ветер, но тепло, приятно на дворе. Собака Каштанка, которую в письме ты называешь Рыжим, получила удар копытом в ногу, мне приходится теперь возиться, накладывать повязки, и я весь продушился иодоформом. Ты забыла у меня на столе рубль. Барышня Васильева, которую ты видела, продолжает хандрить и не ест ничего. Вишневскому я не писал грустных писем. Что я застану у вас в театре? Какие репетиции? Чего репетиции? "Михаила Крамера"? "Дикой утки"? Минутами на меня находит сильнейшее желание написать для Худож(ественного) театра 4-актный водевиль или комедию. И я напишу, если ничто не помешает, только отдам в театр не раньше конца 1903 года. Я буду тебе телеграфировать, ты никому не говори и приезжай на вокзал одна. Слышишь? Ну, до свиданья, дуся, девочка моя милая. Не хандри и не выдумывай бог знает чего; честное слово, у меня нет ничего такого, что я хотя одну минуту держал бы от тебя в тайне. Будь добренькой, не сердись. Крепко тебя целую, собака. Твой Antoine." (А.П. Чехов - О. Л. Книппер 22 апреля 1901 г. Ялта.)

"Собака Олька! Я приеду в первых числах мая. Как только получишь телеграмму, тотчас же отправляйся в гостиницу "Дрезден" и узнай, свободен ли 45 номер, т. е., другими словами, займи какой-нибудь номеришко подешевле. Часто видаюсь с Немировичем, он очень мил, не важничает; супруги его еще не видел. Я приеду в Москву главным образом за тем, чтобы гулять и наедаться. Поедем в Петровско-Разумовское, в Звенигород, поедем во все места, лишь бы хорошая погода была. Если согласишься поехать со мной на Волгу, то будем есть стерлядей. Куприн, по-видимому, влюблен, очарован. Влюбился он в громадную, здоровенную бабу, которую ты знаешь и на которой ты советуешь мне жениться. Если ты дашь слово, что ни одна душа в Москве не будет знать о нашей свадьбе до тех пор, пока она не совершится, - то я повенчаюсь с тобой хоть в день приезда. Ужасно почему-то боюсь венчания и поздравлений, и шампанского, которое нужно держать в руке и при этом неопределенно улыбаться. Из церкви укатить бы не домой, а прямо в Звенигород. Или повенчаться в Звенигороде. Подумай, подумай, дуся! Ведь ты, говорят, умная.

Погода в Ялте паршивенькая. Ветер неистовый. Розы цветут, но мало; будут же цвести богато. Ирисы великолепны. У меня всё в порядке, всё, кроме одного пустяка - здоровья. Горький не выслан, а арестован; держат его в Нижнем. Поссе тоже арестован. Обнимаю тебя, Олька. Твой Antoine." (А.П. Чехов - О. Л. Книппер 26 апреля 1901 г. Ялта. Четверг).